– Погодите немного, все и объяснится.

Кроме рабочих в отделении оказалась только Мышка. Она тихо вошла в ординаторскую, поздоровалась и скромно села за свой стол.

– А где Ашот и Таня? – спросила Валентина Николаевна.

– Наркоз в операционных дают, – пояснила Мышка. – Им, так же, как и мне, сказали забрать заявление об отпуске. Мы считаемся на работе. Ашот сейчас в хирургии, а Таня в гинекологии.

– А ты что делаешь? – спросил Барашков.

– За рабочими наблюдаю.

– Ну-ну! – сказал Барашков.

Тина посмотрела на Барашкова, а он на нее. Обычно, когда в отделении производились какие-то перестановки, не говоря уже о ремонте, отвечал за все заведующий.

– Я пойду вниз к главному врачу, – сказала Тина, – а когда соберутся все, накроем здесь стол. – Она достала портрет Валерия Павловича и прислонила его к стене.

– Опять споем? – спросил Барашков.

– Угу! – ответила Тина и вышла из комнаты. Наступило молчание. Барашков закурил. Мышка встала и проверила пальцем, не пора ли полить цветок на подоконнике. Аркадий хотел было надеть халат, а потом махнул рукой – больных нет, на кой ляд халат? Так он и остался курить на синем диване, большой, рыжий, одетый непривычно для глаз – в джинсы и черный джемпер. Мышка достала откуда-то с пола пластиковую бутылку с водой и стала опрыскивать обезьянье дерево из пульверизатора, как сбрызгивают неглаженое белье.

– Что ж это, у нас в отделении ремонт, денег затрачена целая куча, а твое дерево, реагирующее на деньги, как не росло, так и не растет?

– Краской воняет очень, – ответила Мышка спокойно. – Растениям это не нравится. Как и некоторым людям.

Она сделала паузу и осторожно проговорила, укоризненно глядя на Аркадия:

– В больнице ведь полагается курить в специально отведенных для этого местах!

– Да ладно, – сказал Барашков. – Я здесь курил, когда тебя еще на свете не было.

Мышка опять помолчала, а потом дипломатично заговорила о другом.

Вскоре дверь приоткрылась, и в нее бочком пролезло чье-то тело в больничной пижаме, со всклокоченными черными волосами. Барашков с трудом узнал в вошедшем алкоголика, из-за которого вышел спор у Татьяны и Чистякова. Того самого, с прободной язвой и кровотечением, которому Ашот потом срочно давал наркоз.

Больной, осматриваясь, покрутил головой по сторонам.

– Тебе кого? – Барашков подумал, что больной ищет Чистякова. Может, хочет спросить что-нибудь, а может, поблагодарить. Ведь именно Чистякову он был обязан спасением.

– Не кого, а чего, – уточнил больной. Озираясь по сторонам, он скривил губы, как бы желая сказать: "Да! У вас тут ремонт, и взять у вас нечего!"

– Спиртику хоть чуть-чуть налей! – обратился он к Аркадию и протянул ему какую-то грязную бутылку. – Располосовали ни за что ни про что! Теперь у меня все болит, зараза! Шов-то не заживает, гниет! Спиртиком бы простерилизовать! А то небось грязным инструментом меня, как собаку, резали.

– С чего это ты взял, что грязным? – с мрачным любопытством поинтересовался Барашков.

– А то как же! Шов-то не заживает, гноится. Значит, инфекцию занесли. А я ведь знаю, что меня экстренным путем-то резали. До меня одному мужику язву удаляли, а потом теми же инструментами – и меня. Факт!

– Да вам витаминов надо больше есть, – не выдержала и вмешалась Мышка. – А нестерильными инструментами никто никогда операцию делать не станет.

– Ой, барышня, вы меня не учите! – обрадовался возможности завести дискуссию алкоголик. – Я ведь все знаю, что у нас в больницах-то делается! Как лекарства приготовляют, как ножики точат!

– Ну-ка быстро иди отсюда! – топнул на него ногой Барашков. – Чтобы я тебя больше здесь близко не видел!

– И-э-эх, мать вашу за ногу! – вздохнул алкоголик, но быстро растворился в отремонтированных просторах коридора.

– Ужасный тип! – задумчиво покачала головой Мышка. – Наверное, Таня была права. Чтобы отделение начало приносить прибыль, сначала надо избавляться от таких больных.

– А они будут подыхать на улицах пачками. А заодно с ними – и те, кто упал случайно. Шел человек по улице – бах, инфаркт! Или ногу сломал. Платить не может. Ну вот неплатежеспособен, например, как я. "Скорая" приезжает и пихает его подальше в канаву. Везти-то некуда, все кругом платное. Так у нас очень быстро исчезнут все врачи и учителя. И зарплату платить им не надо, и хлопот никаких. Очень по-деловому, – закинул ногу на ногу Барашков.

– Ну, если бы отделение получало прибыль, вы были бы платежеспособны.

– Да откуда у нас возьмется прибыль? Богатые лечатся в ЦКБ, оперируются в Америке, сидят на диете в Швейцарии. К нам они лечиться не пойдут. Мы существуем для тех, у кого нет выбора. И судя по тому, насколько переполнены наши отделения, выбор есть далеко не у всех.

– Сегодня ровно в час состоится собрание. К нам придет главный врач.

– Чего же ты раньше не сказала?

– Валентина Николаевна сама пошла вниз, она там все узнает.

– Ну что ж, будет и мне интересно узнать, – пробурчал Барашков.

Валентина Николаевна в это время стояла в коридоре возле приемной главврача и в третий раз тупо перечитывала приказ, вывешенный на доске объявлений. В нем черным по белому было написано, что инцидент (так называлось убийство Чистякова), имевший место в отделении реанимации, произошел вследствие систематического нарушения трудовой дисциплины сотрудниками отделения реанимации. А смерть больного с инфарктом стала следствием халатности, допущенной врачами этого отделения. Из приказа следовало, что всем докторам поставлено на вид, а заведующей отделением В.Н. Толмачёвой и врачу А.П. Барашкову объявлены строгие выговоры.

Тина стояла у двери в начальственный кабинет и не знала, что она сейчас будет делать: смеяться, плакать, танцевать у главного врача на столе или стучать по этому столу кулаком. Главное, ей очень хотелось устроить скандал – с криками, воплями и битьем по физиономии. И плевать ей было на последствия.

Спасло главного то, что, как сказала секретарша, он отсутствовал в кабинете. Та же секретарша, округлив глаза и отставив временно в сторону гжельскую чашку, из которой пила чай, поведала Тине, что их отделение будет кардинально изменено и сегодня в час дня по этому поводу должно состояться собрание.

– Должно быть, считается хорошим тоном, что заведующая узнает обо всем в последнюю очередь, – сказала Тина, и секретарша с обиженным видом поджала губки и уставилась в свой компьютер.

"Конечно, ей компьютер нужнее, чем нам, например, – подумала Тина. – Докторов у нас как собак нерезаных, могут и от руки истории болезни писать. А секретарша у нас одна! Ее беречь надо!"

Она вышла из приемной и побрела по лестнице в свое отделение. Недолеченная пневмония еще давала о себе знать. Опершись о перила, Тина закашлялась.